Доказывать родственность якутов и значительной части западных бурят через общих курыканских предков так же нелепо, как сомневаться в родстве брата и сестры через их общих родителей. Хотя этим вопросом занимаются недостаточно углубленно, но даже в самых различных сферах традиционных культур якутов и бурят рассыпано много фактов их этногенетической общности.
Взять, к примеру, распространенную легенду бурят о происхождении хоринцев от Хоридой-мэргэна. В якутских преданиях также фигурирует некий витязь Хородой Хойгос, от которого произошел Борогонский улус, в составе которого числится Хоринский наслег. А легендарные предки якутов Омогой-бай и Элей-Боотур, прибывшие в Заполярье по р. Лене из страны Урянхай, удивительно напоминают образы духов-хозяев верховьев р. Лены Харамцай-мэргэна и Хаара-Ажирая. В обоих случаях два героя древности, преследуемые врагами, бегут, отбиваясь от погони. Как и Эллей, один из них плывет вниз по сибирской реке на бревне. Разница только в том, что в бурятской легенде оба героя гибнут, а не становятся родоначальниками людей. Но в якутских сагах Эллей умирает в пути на Лене, а по другим вариантам, оба якутских героя также погибают в Прибайкалье.
Подобных генеалогических сюжетов, рожденных, следовательно, еще в курыканскую эпоху, можно найти в истории для этих двух народов родо-племенных групп хоро-хори, тумат, сартол, боотулу, хангинцев, балагачинцев, куокей, мэнгэй и др. Давно не вызывает сомнения вопрос о значительном «тюркизме» в среде западных бурят вплоть до того, что до XVII столетия в языке эхиритов активно сохранялся фонетический строй тюркского языка. У тех же западных бурят до сих пор бытуют некоторые древнетюркские обряды и шаманские образы (а также элементы материальной культуры), давно забытые тюркоязычными народами Восточных Саян и Центральной Азии.
Так как якуты и западные буряты имели общих предков в лице курыкан, то наличие единых мотивов в их легендах и преданиях не вызывает удивления. Взять, к примеру, известный у обоих народов почти дословный рассказ о золотой чаше на дне Байкала, попытки достать которую из морских глубин завершались гибелью удалых юношей. И лишь один старик пояснил молодым людям, что чаша сия находится не в студеных водах, а лежит на прибрежной скале, а недосягаемый предмет является лишь ее отражением. С той поры, заключают якутский и бурятский мифы, народ отказался от давней традиции преждевременно умерщвлять стариков за их житейский опыт.
Однако заострим наше внимание на страшной особенности Муус Кудулу Байгала. Что это за тела растерзанных прекрасных женщин и трупы юношей удалых выносит морская волна из водной пучины озера-моря?
Оказывается, подобное мифологическое представление существовало и у западных бурят. Так, в шаманском обращении к духу-хозяину озера Байкал есть такие строки: Раз ты морем стал, Зачем прячешь в себе Умерших-отошедших ?
Фольклорные материалы, собранные Е.В. Баранниковой среди западных бурят, дают некоторый ответ, почему у их курыканских предков существовало представление о Байкале как о хранилище душ умерших соплеменников. Оказывается, более тысячи лет тому назад у байкальских поморов существовал обряд жертвоприношения хозяину воды Лусуд хану (Уhа-Лобсон хану) умершими людьми. У бурят сохранились смутные воспоминания о том, что покойников помещали сначала в деревянный ящик, затем в железный, который обшивали кожей быка и в таком виде бросали в морские пучины Байкала. А разве легенды о гибели молодых искателей удачи за золотой чашей не есть отражение древнего обряда «кровавых» жертвоприношений духу Байкала?
Эта мысль находит подтверждение в другом круге источников, также относящихся к эпохе курыкан. Исходят они от древних китайских очевидцев, не раз входивших в состав посольств в северную страну «гулиганей» (курыкан), или же оставлены теми хронистами, что присутствовали на приеме китайским императором курыканских посланцев. На этих приемах географы-летописцы, пользуясь благоприятным моментом, выуживали у представителей далеких северных земель сведения об озере Байкал, но особенно об острове Ольхон, поразившем обилием курыканских городов, крепостей, могильников и шаманских святых мест. Эти сведения подтверждают и дополняют существовавшие религиозно-мифологические представления о Байкале, как о «море мертвых», принимавшем в свои бездонные водные пучины тела и души умерших соплеменников. В Древнем Китае подобные рассказы произвели большое впечатление на жителей: они были уверены, что близ острова Ольхон имеется бездонная глубина Байкала — провал в подземное (подводное) царство мертвых. Вход туда охранял страшный великан, похожий на дракона, имевший на голове острые рога. Согнув громадное тело в «девять изгибов», он вытягивал залитые кровью руки и загонял в ад души умерших. В поэме «Призывание души» одного древнекитайского поэта по этому поводу есть такие строки: «Душа, вернись, вернись, душа! Не опускайся в столицу мрака. Там изгибаемая Ту-бо девятью изгибами. Острей его рога всего на свете. Его спина толста и пальцы в крови, и за людьми гоняться любит он». Китайские иероглифы ту — «земля» и бо — «шаман» дают представление об ипостаси драконоподобного чудовища: в основе лежит одна из функций сибирских шаманов «сопровождать» души умерших в царство теней, типа перевозчика Харона через реку мертвых или собаки Цербера, охранителя врат ада из древнегреческих мифов.
Есть основание полагать, что страшный образ дракона, охраняющего вход в мифическое царство мертвых в морской пучине Байкала, не придуман древнекитайскими авторами, а «слеплен», так сказать, с натуры, со слов местных поморов. Он удивительно напоминает грозного владыку сибирского водоема из шаманского фольклора, например, тех же западных бурят — потомков курыкан. Его имя Лусуд-хан или Уhа-Лобсон-хан даже без фольклорного описания образа представляет существо в чудовищной драконоподобной ипостаси от слова лу — «дракон», су — «вода», хан — «царь, владыка, хозяин». Отсюда буквальный перевод «водяной дракон — хозяин» Байкала. Второе имя еще определеннее раскрывает «водяное» происхождение дракона Уhа (Уhан) — «водяной», доводя смысл практически до тавтологии. Есть указание и на то, что Уhан-Лобсон-хан является грозной владыкой не только водных глубин Байкала, но и бросаемых туда человеческих жертв.
Происхождение других чудовищных владык морской пучины Байкала, так или иначе, связано с образом мифического дракона, причем для усиления такого понятия зачастую говорят не только о рогах, присущих только азиатским драконам, но и о многоголовье. В бурятском героическом эпосе «Еренсей», к примеру, это чудовище «с рогами, как пять жердей» названо мангатхаем. В сказке «Хан-Гужир» Тальян-шара мангатхай, выныривающий из глубин водоема, имел 58 голов. В этой же сказке упоминается какой-то двадцатиголовый змей Хорто Шарта, выходящий из морской пучины и съедающий плавающих птиц, а также летучий змей, похожий на птицу-человека. В сказке «Девица Тэбэк-Гогон абаха» героиня встречается с пятидесятивосьмиголовым Тангил-шара мангатхаем на берегу моря, но на этот раз чудовище выходит из такой глухой тайги, что в ней не могла ни змея проползти, ни росомаха пробежать.
Появление драконоподобных чудовищ всегда сопровождается страшными природными стихиями. Сказка «Хан-Гужир» красноречиво передает такую сцену. У подданных царя Гули Тальян-шара мангатхай угоняет скот и поедает людей. Он выходит из глубин «желто-молочного» моря, и всякий раз перед его появлением на поверхности воды поднимаются огромные волны и возникает желтая пена. В сказках «Охотник», «Дурак-сын и волшебный перстень» сообщается, что везде, где появлялся мангатхай, на землю падал ядовитый желтый туман, от которого засыхали деревья и дохли звери. Появление на поверхности воды двадцатипятиголового змея Харто-Шарта всегда сопровождалось сильными морскими штормами и белой пеной.
Древнекитайские известия расширяют перечень мифологических образов духов-божеств Байкала. По одному из вариантов, бог Северного моря Юй-цань иногда появляется восседающим на паре драконов. Перевод иероглифа дает представление, что это существо имело «рыбье тело», а второе его тлъля Юан-минь уточняет: она была в первоначальной ипостаси «большой рыбой». Третье же имя — Гунь — совершенно отчетливо рисует ее «рыбой-китом».
Кит этот был поистине огромен, «нельзя даже сказать, во сколько тысяч ли». Но иногда с ним творилось нечто невероятное. Он мог вдруг ни с того не с сего закачаться и превратиться в птицу Пэн — огромного злого феникса. Когда у птицы-кита наступали моменты гнева, при котором Юй-цань вылетал из моря в образе духа ветра, два его черных крыла затмевали небо от горизонта до горизонта наподобие туч. Взмахи этих крыльев поднимали страшный ураган и огромные, доходящие до неба, морские волны. Ревущий и стонущий, леденящий и пронизывающий до костей северный ветер доходил и до теплых земель юга, неся снега, болезни и смерть.
Самое интересное заключается в том, что и образ хана, бытовавший у древних курыкан Прибайкалья, дошел в ярком выражении у их потомков в лице якутов и бурят. В якутском эпосе говорится, что в преисподней Байкала живет «гибель-дракон-рыба с чешуею назад, с плавниками наоборот» или «гибель-ерш-рыба с жабрами назад, с чешуею навыворот». О страшной рыбе-драконе Абарге в бурятских преданиях сохранился целый ряд сюжетов. Обитая, якобы в черных глубинах Байкала, она поражала воображение своими громадными размерами (способностью ложиться поперек озера от берега до берега) и особенно широко разверстой зубастой пастью:
На дне молочного моря
С тринадцатью плавниками
Большая рыба Абарга —
Ездовое животное
Уhан-Лобсона.
В бурятской мифологии есть также образ Абарга-загаhан-рыбы большой величины — прародительницы и царицы всех рыб или Абарги-могое — прародительницы и царицы всех змей.
У мангатхая из сказки «Лодой-Мэргэн» есть единственный помощник — огромная чудовищная рыба Мажин, являвшаяся дядей (?) по отношению к первому. Существо, впрочем, очень распространенное в древнем бурятском фольклоре и вне связи с драконами. Зажав во время схватки на берегу моря пастуха Борболдоя, владыка морской пучины такими словами призывает рыбу, стараясь обрадовать ее вкусной пищей:
Огромное чудовище-рыба
Мажин,
Дядя мой, поближе
Прислушайся!
Большеротый мой,
Раскрой рот!
Большеротый мой,
Раскрой пасть!
Брошу я тебе такое, что
В желудке твоем даже
Донышка не покроет,
А пищевода твоего
Даже не пощекочет.
«И только, было, собрался он пастуха Борболдоя кинуть в море, — повествует сказка, — как пастух Борболдой вырвался из подмышки и бросил в воду самого мангатхая. Мангатхай поплыл по морю черному — оно забурлило; поплыл по морю синему — оно зашумело. И когда он совсем был близко к берегу, рыба-чудовище проглотила его».
Привлекает внимание и тот интересный факт, что древние китайские информаторы помещали вход в подводный потусторонний мир в районе острова Ольхон, а точнее — в Малом море или близ мыса Ижимей. Случайность ли это? Оказывается, и тут мы встречаемся с географической закономерностью абсолютного числа размещения курыканских кладбищ именно здесь, в компактном месте побережья Байкала. Из изученных 542 могил 486 (или 86,35%) находятся в Приольхонье. Как полагает Б.Б. Дашибалов, высокая концентрация курыканских захоронений вокруг острова Ольхон может свидетельствовать об общем культовом месте, где могли собираться представители различных родовых групп, объединяемые общеплеменным сакральным центром. Конечно, довольно необычно считать Приольхонье единым местом захоронения курыкан Прибайкалья, но больше в иных уголках Восточной Сибири погребений практически нет, и этот странный факт опровергнуть пока невозможно. А при связи с древнекитайскими известиями о наземно-подводном мире упокоения умерших курыкан на острове Ольхон (где, кстати, в каменном жилище-пещере жил владыка Северного моря и, надо думать, охранитель страшного входа в царство теней) теория эта получает философское обоснование. И уж совсем любопытно то, что здесь же буряты- шаманисты размещают жительство Эрлиг Номон-хана — владыки нижнего мира умерших предков. Его птицеобразный брат Хан Хото-баабап (существо, известное в мифологии якутов как : хозяин Ольхона и всего Байкала) помогал ему отправлять в темницу загробного мира души умерших людей. Из свиты Эрлиг-хана шаман Эдимхэ-боо также занимался «умерщвлением» людей путем поклонения их греховных душ и препровождением их в преисподнюю. Кстати, согласно древней бурятской мифологии, этот вход в подземный мир именуется «ухэли уудан» — дословно «ворота смерти», возврата через которые обратно нет. Я не думаю, что все удивительные факты совпадения древних и более поздних по времени сведений о якобы именующемся в районе острова Ольхон страшном входе в подземно-подводное царство умерших предков являются простой случайностью. Дело, скорее всего, в бытовании древнейшего религиозно-мифологического представления курыканских поморов, отголоски которого дошли до наших дней в старинном шаманском фольклоре их потомков в лице якутов и западных бурят.