...Можно в интересах науки развести в Байкале дельфинов...
Поистине удивительна прозорливость наших предков, называвших это великое озеро морем. И до наших дней по лестнице легенд и сказаний дошло это название ‑ сибиряки называют Байкал не иначе как морем.
И совершенно напрасно наука пыталась доказать, что Байкал ‑ это пресное континентальное озеро, населенное пресноводными животными и организмами. Научные успехи неоспоримы в изучении столь близкого нам теперь космоса, глубочайших недр мельчайших атомов, тайн живой клетки... Но здесь, на Байкале, ее достижения, увы, никчемны.
Рассказывают, что ученые подсчитали рацион Байкала, заглянув к нему на кухню. Они подметили, что Байкал питается пресной, слабо минерализованной водой своих притоков и отдает своей любимой Ангаре воду тоже пресную. И все-таки на столе у него задерживается кое-что, вроде тех или иных солей. И среди этих солей можно видеть сульфаты и нитраты, хлориды и магний. Необычайное поведение химических соединений, накапливающихся в Байкале, ученые не смогли объяснить ничем иным, как распашкой земель и вырубкой лесов, особенно лесов баргузинских и селенгинских, ибо Селенга и Баргузин в основном поставляют Байкалу то, что он не может переварить.
Но ученые, обнаружив любопытные странности в рационе Байкала, не смогли сделать из этого столь далеко идущие выводы, как наши дальнозоркие предки. Больше того, ученым даже не пришла в голову мысль подсчитать, через сколько же столетий Байкал, полностью насытившись сульфатами и нитратами, хлоридами и магнием превратится в море. Просто не додумались, хотя в распоряжении науки есть подобные методы расчета. Есть на чем и считать.
С чем не справляется научная мысль, может всегда справиться мысль техническая. Отвечая зову далеких предков, мы теперь выполняем их строгий наказ. Быть отныне Байкалу настоящим соленым морем! Ждать, когда посолят его Селенга и Баргузин, нам незачем. Природу мы сокрушаем, не ожидая ее снисходительных милостей. И запроектировали солидный эксперимент настолько удачно, что в первую очередь Байкал будет получать крайне недостающие ему сульфаты. Правда, может быть, ему не будет еще хватать хлоридов, но ведь это можно поправить, запроектировав еще что-нибудь.
Говорят, что байкальская вода после того, как в ней покупаются и поварятся хвойные деревья, а затем и целлюлоза, не представляет той опасности, какую приписывает ей неуемная людская молва. Воду даже можно будет пить, как пьем мы аршан, нарзан и боржоми, где тех же сульфатов содержится преизрядное количество. Вот только непонятно, почему в Волге и Ладожском озере от такой воды гибнет рыба. Но всему есть объяснение, и объяснение не простое, а научное.
То, что волжская рыба не выдерживает даже небольших количеств сульфатов и прочих соединений, объясняется тем, что эта рыба всегда жила в пресной воде, она воды морской или какой-либо еще в жизни своей никогда и не нюхала. Поэтому и гибнет. Но этого никогда не случится с байкальским омулем. Биологическая наука твердо доказала, что омуль ‑ это выходец из Северного Ледовитого океана. Там жили его предки и живут ныне сородичи. Поэтому ему не страшна любая вода, сколько бы в ней не было сульфатов, щелоков и... Вот только, возможно, получится неурядица, если в воде не будет кислорода или много будет органики. Но ведь все равно омуль не погибнет, он может уйти в лоно своих предков. И там ведь его можно будет ловить! Но уйти не должен, ибо та же биологическая наука уверяет нас в необычайной приспособляемости любых организмов к любым условиям среды.
И еще в одном научная мысль отстает от технической, когда речь идет о природных богатствах Байкала. Если Байкал уже сегодня двигается в сторону моря, то зачем же биологи так много хлопочут о переселении сюда каких-то пресноводных рыбешек, вроде амурского сазана и ему подобных? Зачем говорят о строительстве рыборазводных заводов по омулю и другим пресноводным рыбам? До чего же эти биологи ‑ люди, не видящие грядущей перспективы!
Вместо переселения какого-то там сазана и искусственного разведения из икры омуля нужно уже сейчас думать о переселении в Байкал селедки. Можно атлантическую или тихоокеанскую, как кому по вкусу. Или переселить морского окуня. Или камбалу. Чем не рыба!
Но все-таки есть область, в которой мысль техническая значительно отстает от научной. Медицинская наука давно установила некоторый дефицит в наших забайкальских рационах йода и других нужных организму микроэлементов. Недаром омулей и сигов в наших магазинах вытесняют ставрида, морской окунь и камбала, в которых достаточно йода.
Так, может быть, заодно уж пустить в Байкал и йод? Ведь это в наших интересах, в интересах нашего здоровья. Опасаться, что омули и сиги не усвоят этот йод, совершенно не приходится, ибо если уж они будут способны пропускать через свои жабры сульфаты, то с йодом-то уж они справятся!
Да ведь и пускать-то йод в Байкал дело пустяковое ‑ здесь не нужно ждать строительства очередного бумагоделательного предприятия. Просто взять и растворить. Химия подтверждает, что йод в байкальской воде растворяется прекрасно и в неограниченных количествах. Переборщить, правда, нельзя. Дозировку, видимо, должно определить Министерство здравоохранения, которое, вероятно, будет приветствовать проведение этого лечебно-профилактического эксперимента.
Мне непонятно стремление многих шуметь из-за Байкала. То, что шум идет, я просто объясню тем, что людям как следует не разъяснили, насколько отстала у нас на Байкале мысль научная и насколько ушла вперед мысль техническая. И главное ‑ надо было бы довести до сознания каждого, какие невероятные перспективы открываются перед Байкалом в будущем, насколько можно разнообразить пришедший уже в дряхлость его животный и растительный мир, переселив сюда морских обитателей. Важность этих мероприятий очевидна во всех отношениях. Ведь только подумайте: в Байкале можно будет разводить не только селедку и камбалу, здесь могут плавать киты и кашалоты! Лицезреть кита или кашалота ‑ ну, кто из сибиряков не решится ради только одного этого перевернуть в Байкал хоть все соли Усолья-Сибирского! А в интересах науки и туристов можно развести в Байкале дельфинов. Если они в море почти что говорят, то в Байкале они будут петь! Вот только жаль, что вымерла морская корова, не дожив до столь счастливых минут. Да и перед биологической наукой на Байкале открываются отныне громаднейшие перспективы ‑ на первых порах можно изучать в широких масштабах приспособляемость омуля к новым условиям, его выносливость по отношению к сульфатам или какому-нибудь там метадиметиламинотрифенилу. А какие перспективы открываются в дальнейшем!? И как только биологи не могут понять всей разницы между китом и нерпой, кашалотом и какой-то там голомянкой? Видимо, только консервативность мышления объясняет их настойчивое стремление защищать до конца омуля и голомянку, байкальского бычка и нерпу.
И я теперь совершенно спокоен за судьбу Байкала ‑ она ему предначертана еще нашими предками, угадавшими из своего далекого далека неисчерпаемые возможности техники XX века на путях освоения природы. И вслед за ними я повторяю:
‑ Байкал ‑ это море!