Возок получился на славу, хорош и удобен. По-существу это была деревянная, крепко сколоченная юрта, обтянутая плотным войлоком и ловко прикрепленная к саням.
Внутри нее стояла железная печурка, столик и наглухо укрепленные лежанки.
‑ Ну вот, Виктор, готова наша обитель, теперь ни стужа, ни ветер, нам не страшны, ‑ сказал высокий, хорошо сложенный молодой человек. Был он светел лицом, белокур, синеглаз.
Тот, кого он назвал Виктором, плечистый великан, сидел на корточках и большими сильными руками пробовал крепления саней.
‑ Ничего и якорь выдержат,‑ пробасил он и облегченно вздохнул.
‑ Завтра же и опробуем на Байкале, как ты думаешь, Бенедикт?
‑ Разумеется, каждая минута дорога. Пойдем снаряжаться.
...А на утро можно было видеть, как чалая лошаденка везла санный возок, крытый войлоком. За санями бежали деревенские ребятишки и весело его подталкивали.
Это необычное шествие происходило зимою 1868 года, в таежном селении Култук, растянувшемся вдоль Байкала у лесистого и высочайшего хребта Восточной Сибири Хамар-Дабана.
Владельцы возка, смутившие спокойствие старожилов, были ученые-зоологи, ссыльные поселенцы, профессор Бенедикт Иванович Дыбовский и Виктор Александрович Годлевский, сосланные в Сибирь за участие в польском революционном восстании 1863 года.
Вот что говорит о себе Дыбовский в своей автобиографии, написанной впоследствии для одного из научных сборников.
«Я, доктор Бенедикт Дыбовский, сын Яна и Соломен, урожденный Пржисетский, родился в Литве в 1835 году, среднее образование мною получено в Минской гимназии. Высшее ‑ в Дерптском университете на медицинском и естественном (отдел зоологии) факультетах.
В 1858 году я был награжден золотой медалью за сочинение, написанное на тему из естественной истории. Вследствие выполнения обязанностей секунданта при дуэли Панковского мне пришлось оставить Дерпт и переехать в Бреславль.
Вскоре, однако, я перебрался в Берлин, где получил степень доктора и защитил диссертацию зоофизиологического содержания.
С целью держать вновь экзамен на степень доктора медицины и защищать диссертацию на тему об ихтиологической фауне в Лифляндии,‑ я снова возвратился из-за границы в Дерпт, после чего, получивши приглашение на занятие должности профессора в Краковском университете, вторично отправился за границу. Обстоятельства чисто политического характера помешали мне получить это назначение и я снова возвратился в Россию где и занял должность адъюнкта по кафедре зоологии в бывшем Варшавском университете. Занимал я эту должность до того времени, пока «волею судеб» не был заброшен в девственные еще тогда места Восточной Сибири...»
В «статейном списке» ссыльного Бенедикта Дыбовского, в графе «прежнее состояние, вина и наказание» указано, что, Бенедикт Иванович Дыбовский из дворян, бывший профессор Варшавской главной школы; за дозволение секретарям высших революционных властей в Варшаве собираться в аудитории, лишен всех прав, состояния и сослан на каторжные работы на 12 лет». Вот, казалось, почти все, что было известно из официальных бумаг ученого и политического ссыльного Бенедикта Дыбовского. Там не было написано о том, что Бенедикт Дыбовский во время польского восстания оказывал врачебную помощь раненым повстанцам; там неизвестно было, как шли в далекую Сибирь политические, насколько ужасен был этапный путь и весь арсенал унижений, специально выдуманный жандармерией для духовной пытки политических ссыльных...
Но все это было уже позади. В докладной записке на имя Иркутского генерал-губернатора, Дыбовский просил разрешить ему и его другу Годлевскому поездку на Амур, с тем, чтобы закончить полное изучение ихтиофауны Востока и Сибири.
Губернатор наложил резолюцию: «Пусть обратит свою деятельность на озеро Байкал. Перевести его в Иркутскую губернию, а труды передать Географическому обществу». О какой-либо материальной помощи ученым не могло быть и речи, а кусок хлеба они должны были добывать себе врачеванием.
И вот в начале 1868 года ученые прибывают в село Култук. Селение было небольшое, всего двадцать пять дворов. Вокруг ‑ тайга и громады Хамар-Дабана, вплотную окружившие поселок; перед глазами ‑ ледяная ширь Байкала.
«Когда-нибудь,‑ мечтал Дыбовский, ‑ вот у этого лесистого подножья горы выстроится высокое белое здание с короткой надписью «Озероводческая станция». Это будет, непременно будет, а пока нужно было работать, работать и работать».
Радостные, возбужденные возвращались друзья домой после недельного пребывания на льду Байкала.
‑ Это что-то изумительное!‑ делился Дыбовский с хозяином квартиры Пермикиным, скромным интеллигентным человеком, обремененным служебными обязанностями,‑ представьте, как удивятся наши коллеги из Сибирского отдела Географического общества, если мы расскажем о богатстве низшей фауны Байкала.
‑ Почему же удивятся?‑ не понял Пермикин.
‑ Видите ли, когда мы направлялись сюда, то в Иркутске нам пророчили неудачу, конечно, не потому, что не доверяли, а просто в Обществе устойчиво главенствовал авторитет Густава Радде. Я не спорю, его зоологические исследования побережья Байкала и других мест Восточной Сибири блестящи, но в изучении водной фауны Радде оказался слепцом. Как он мог придти к ложному выводу о бедности вод Байкала низшими организмами, как он мог так заблуждаться, когда стоило только посмотреть на уловы омуля и все бы стало ясным! Чем же спрашивается, должны питаться рыбные стада, если не будет фауны безпозвоночных?
Дыбовский решил доказать Сибирскому отделению Русского Географического общества, что мнение Радде о бедности низшей фауны Байкала не состоятельно. Для этого ученый обобщает свои изучения донной фауны Байкала, продолжает промер глубин, ведет наблюдения за температурным режимом и уровнем, определяет состав грунтов, узнает, существуют ли незамерзающие места на Байкале.
Работали исследователи с огромным напряжением и в конце февраля выслали в Иркутск первую богатую партию байкальских ракообразных и моллюсков.
Большие затруднения испытывали исследователи при измерении глубин. Их не удовлетворял старый рыбачий метод измерения глубин канатом с грузилом.
‑ Не то!‑ говорил Дыбовский своему другу,‑ после очередной попытки уточнить и облегчить методику измерения глубин,‑ этак мы не сможем довести работу до конца, так как глубина Байкала все увеличивается и увеличивается.
Помогла случайность. Как-то утром хозяйка квартиры купила мороженую рыбу и решила ее перевесить на кантаре. При этом присутствовал Дыбовский.
‑ Виктор, Виктор!‑ вдруг закричал он.
Годлевский даже испугался, думая не случилось ли что-нибудь с другом.
‑ Послушай, я нашел способ измерения глубины... Господи! Да как это нам раньше в голову не пришло, простота и точность какая!...
‑ Постой, о чем ты?.. Чему ты так радуешься, понять не могу,‑ говорил спросонья Годлевский
‑ Вот смотри, возьмем бечеву и лот; коль скоро лот достигнет дна, выпущенная вглубь бечева станет легче именно настолько, насколько, весит грузило. А чтобы найти момент этого облегчения, который трудно уловить рукой, мы устроим нечто подобное простому кантарю. Стрелка кантаря и укажет нам искомый момент облегчения а значит и дна ‑ причем самым точнейшим образом.
‑ Понятно,‑ сказал Виктор Александрович,‑ в простоте ‑ сила... Очень остроумно, очень!
‑ Конечно,‑ продолжал Дыбовский, ‑ мы усовершенствуем этот прибор; по-видимому, придется пользоваться поплавками на больших глубинах, но главное начать, начать!..
Ученые соорудили свой прибор, который они прозвали глубомером.
Осень и зиму 1869‑1870 годов Дыбовский продолжает исследование фауны и глубины Байкала. Об этой поре своей деятельности он пишет:
«Изучение фауны Байкала не только представляет интерес для систематической зоологии, обогащая ее новыми видами, но и дает возможность подтвердить фактами новые воззрения на животный мир по теооии перерождения видов».
18 декабря 1869 года правитель дел Восточно-Сибирского отдела Усольцев получил письмо от байкальских исследователей.
«Милостивый государь! Странно и непонятно, каким образом могло так долго удержаться мнение, составившееся на основании поверхностных наблюдений первых естествоиспытателей прошедшего столетия на счет бедности фауны низших организмов в Байкале, и каким образом оно могло в научном мире упрочиться и находить постоянное подтверждение в отчетах натуралистов, путешествующих с ученой целью изучить фауну Байкала; это тем удивительно, что один уже факт нахождения миллионов омулей и иных рыб, добываемых всякий год, должен был привести к тому логическому заключению, что рыбы без пищи существовать не могут и чтобы вырастить такое громадное количество рыбы, необходимы миллиарды низших животных. Это обстоятельство было, однако, упущено из виду, и мы до последнего времени встречаем жалобы на бедность низших организмов.
...Одним словом, богатство животных так велико, что без всякого преувеличения можно сказать, что дно Байкала кишит такой жизнью, которую едва ли можно встретить в южных морях.
Вследствие исключительности нашего положения, зоологические изыскания Байкала должны были ограничиться весьма тесными пределами. Однако и тут нам удалось открыть ракообразных вместо имевшихся шести видов‑шестьдесят, вместо четырех видов моллюсков ‑ тридцать, вместо тринадцати видов рыб ‑ двадцать один и т. д.
...Мы не можем даже представить,‑ когда покончим с открытием новых форм, ибо следует принять во внимание, что мы до сих пор успели познакомиться только лишь с ближайшими окрестностями Култука и ловили летом на глубине пятидесяти саженей. Однако низшая фауна распространена повсеместно до 500 и больше сажен.
Мы не только были поражены фауной Байкала, но также и фауной его прибрежий (особенно птиц).
Сто сорок девять видов птиц мы прибавили для Байкала и сто семнадцать для Иркутской губернии.
Прибайкальская фауна вполне может соперничать с фауной Средней и Южной полосы Европы. Мы нашли виды не только новые, но и расширили ареал их распространения по Восточной Сибири: журавль монах, мухоловка желтая, мухоловка сибирская, пеночка эверсмана, голубой соловей и кукушка австрийская и много других форм, новых для фауны Восточной Сибири.
Мы не знали, что у нас водится орлан-долгохвост, найденный Палласом на берегу Волги, ястреб, известный до сих пор на о. Яве.
Мы собрали коллекцию насекомых 18 тысяч особей и гербарий прибайкальских растений. Это пока только первые наши сообщения без особых выводов, что не составляет обязанность данного сообщения. Мы желаем только показать, что озеро Байкал во всяком отношении заслуживает самого всестороннего изучения, и для разрешения весьма многих научных вопросов представляет самую надежную почву; приведением вышеизложенных фактов мы желали бы оправдать предчувствие ученого мира о громадном научном значении исследования Байкала, предчувствием, сохранившимся непоколебимым по настоящее время, помимо всех противоречащих ему известий, привозимых путешественниками, дарившими этот бассейн своим вниманием только мимоходом.
Б. Дыбовский и В. Годлевский. 18 декабря 1869 года».
За первым сообщением Дыбовского и Годлевского следует обстоятельный труд, вполне, оправдывающий предчувствие ученого мира о громадном значении полного исследования Байкала. Этот труд называется «Этюды Юго-Западной оконечности Байкала». В нем подводится итог трудов ученых за два года работы. Байкальские исследователи открыли за это время в озере много дополнительных видов ракообразных и в прибрежьях Байкала пятьдесят один вид млекопитающих, что составило одну треть всех млекопитающих открытых в то время в Европе и одну десятую всех видов, встречающихся в Азии.
Замечательный прибор ‑ глубомер, изобретение Дыбовского и Годлевского, разбил мнение о неизмеримости глубин Байкала. 1373 метра ‑ вот глубина, которую удалось установить ученым своим самодельным прибором.
Ученые вели тщательные наблюдения не только над водной фауной Байкала, но и над климатическими и гидрографическими особенностями этого бассейна.
«Само собой разумеется,‑ пишут они в своих «Этюдах»,‑ нельзя оставить без внимания изучение климата этого края, как такого элемента, который придает существенный характер местности и отражается как в формах животного и растительного царства, так и географическом их распределении. Приведенные в ясность климатические особенности Восточной Сибири связаны не только с важнейшим интересом науки, но и весьма важны в практическом отношении, как руководящая нить в деле устройства хозяйственного быта жителей ее».
Первые экспонаты ракообразных, присланные в Географическое общество Иркутска, почвенные монолиты, снабженные сообщением об изумительных находках на озере Байкал,‑ все это заставляет Сибирское отделение Общества обратить серьезное внимание на култукских исследователей и убедиться, наконец, в несостоятельности теории Радде. Нужно было исправлять заблуждения, и Географическое Общество спешит оказать поддержку Дыбовскому и его товарищу. Лед тронулся... На первый случай Общество снабжает байкальских ученых семьюдесятью рублями денег на приобретение спирта, посуды и передает им приборы для метеорологических наблюдений.
В те годы это было большим подспорьем для пионеров науки.
Открытия первых исследователей вод Байкала были поразительны. Они явили науке совершенно новые, до сих пор неизвестные виды. Более того, в озере обнаружились такие формы, присутствия которых, казалось бы, никак нельзя было ожидать в пресноводном, изолированном от моря бассейне. В Байкале были открыты животные морского происхождения ‑ губки, черви-полихеты, бычки, некоторые виды моллюсков.
В ту пору это было научной сенсацией. Труды Дыбовского и Годлевского получили полное признание.
Впервые были представлены оригинальные сведения в отчетах ученых о своеобразном температурном, химическом и ледовом режимах озера, о его уровне и составе грунта.
Коллекции животного и растительного мира Байкала обогатили Иркутский музей; около 2500 экспонатов птиц и более 100 тысяч насекомых были представлены Дыбовским также в российские и европейские музеи.
Целью ученых было не только констатировать факты познания жизни Байкала, его богатства, но на основе этих фактов построить гипотезу о происхождении фауны и флоры Байкала. Труд Дыбовского и Годлевского «Этюды Юго-Западной оконечности Байкала» был награжден золотой медалью.
Бенедикт Иванович Дыбовский был не только ученым исследователем и первооткрывателем сокровищ глубин Байкала. Большой гуманист, человеколюб, он прославился на побережье среди рыбаков, скотоводов, как врач.
В конце 1871 года Дыбовского и его товарища Годлевского причислили к крестьянам. Это означало, что они могли уже более свободно путешествовать в пределах Восточной Сибири и Дальнего Востока. Исследовать фауну Амура и Японского моря было давнишним желанием Дыбовского, и он просит разрешения Сибирского отделения Географического Общества послать его и Годлевского в экспедицию на Амур. Общество дало согласие и оказало небольшую денежную поддержку. Однако местные власти не разрешили следовать ученым на Амур сухопутным путем. Дыбовскому и Годлевскому и их товарищу по ссылке Янковскому оставалось идти водою. Они сами построили лодки. Только в августе ученым удалось отплыть вниз по Аргуни, держа курс на Шилку.
Летний сезон иссушил некогда многоводные участки реки, и экспедиция передвигалась с большим трудом, то и дело перетаскивая лодку волоком. Поддерживала надежда, что на Амуре удастся пересесть на пароход. Но надежда не оправдалась: ученые вплоть до Благовещенска шли на лодке. Только поздней осенью, встретив пароход, добрались на нем до Хабаровска. Дальше экспедиция следовала вновь на лодке, спеша попасть на Уссури для сбора материалов.
Постоянное физическое переутомление, сырой климат так отразились на здоровье силача Годлевского, что он сильно занемог. К тому же скудные средства стали подходить к концу. Янковскому пришлось покинуть экспедицию.
Дыбовский, пробираясь с больным товарищем по осенним разливам рек, стремился к Владивостоку, как к исходному пункту, надеясь, что местные власти окажут им помощь и содействие.
По прибытии во Владивосток, Дыбовский пошел к генералу Афанасьеву. Ученый показал ему письмо генерал-губернатора Восточной Сибири с просьбой о помощи экспедиции.
Не в добрый час пришел Дыбовский к высокому начальству. Афанасьев, раздраженный какой-то продолжительной тяжбой между военными и гражданскими властями, был не в духе. Бегло прочел письмо генерал-губернатора, пренебрежительно взглянул на челове: ка с усталым лицом, в простой запыленной одежде, и сказал:
‑ Господин Дыбовский, ваше предписание не имеет никакой силы. Разве вы не знаете, что флот Восточного океана и его Управление не имеют ничего общего с гражданскими властями?
‑ Но экспедиция просит об очень немногом,‑ возразил Дыбовский,‑ нам нужна только лодка и иногда помощь двух-трех матросов. Матросам мы будем платить по справочным ценам. К тому же,‑ прибавил Дыбовский, ‑ содействие, оказанное при исследовании морской фауны и глубин моря между берегами материка и Японией, могло бы быть Управлению флота именно в заслугу.
Генерал надменно скривил губы: ‑ Для исследования морской фауны существуют французы, немцы, англичане, а что касается глубин, то моряку до них нет дела: ему достаточно знать мели. ‑ И генерал сделал нетерпеливый жест: аудиенция окончена.
‑ И так говорит генерал! ‑ не переставал возмущаться Дыбовский, пересказывая разговор Годлевскому,‑ чего же тогда ждать от других...
Помощь пришла неожиданно. Предприимчивый и практичный Михаил Янковский, оставив экспедицию, сумел получить место управляющего на золотых Приисках Аскольда. Янковский сообщил исследователям о своем пребывании и дал им шхуну. На ней, в течение почти целого года, ученые проводили свои исследования у берегов Манчжурского моря.
Экспедиция Дыбовского открыла в бассейне Амура 53 вида рыб, почти в три раза больше того, что было открыто в свое время Палласом и в половину больше Маака.
Побывав на Дальнем Востоке Дыбовский и Годлевский осенью 1875 года вновь возвратились на Байкал. Всю зиму этого года ученые занимаются исследованием фауны озера и промером его глубин. Весною жители Лиственничного видели их у истока Ангары. Они занимались своим «промыслом». На этот раз исследователи хотели узнать, живут ли байкальские животные в водах Ангары, в Посольском соре и Прорве, соединенных с Байкалом. После этих исследований Дыбовский обнаружил то, что коренная фауна открытого Байкала имеет мало общего с фауной его рек и соров. Он впервые заметил странное явление несмешиваемости коренных водных жителей открытого Байкала с жителями его заливов и coров, с которыми, однако, озеро, имеет прямую или косвенную связь.
Научные заслуги «государственных преступников», их бескорыстное и самоотверженное служение русской науке были настолько значительными, что они явились публичным укором царскому произволу. Под настойчивым нажимом Русского Географического Общества и передовой части интеллигенции России царское правительство вынуждено было в 1875 году, после десятилетней ссылки, восстановить Дыбовского и Годлевского в гражданских правах.
Но на родину Дыбовский не поехал. Не принял он и кафедру зоологии в Томском университете. Неутомимый дух исследователя звал его к неведомым далям. Он вновь начал собираться в экспедицию на этот раз к Тихому океану. Друзья видели его восторженным и рассеянным. Таким он бывал всегда перед началом большого и нового дела.
В июле 1879 года Бенедикт Дыбовский в качестве уездного врача прибыл в Петропавловск на Камчатке. Его верный товарищ Виктор Годлевский, после болезни, которую он получил в Уссурийском крае, не мог отважиться на новое путешествие.
И снова началась жизнь, сотканная из большой радости труда, лишений, борьбы и терпения.
Научный труд не открыл Дыбовскому счет в банке,‑ ученый был по-прежнему беден и исследования проводил на свои собственные скудные средства, добываемые практикой уездного врача. Будучи врачом, Дыбовский приобрел широкую известность среди камчадалов. Разъезжая по таежным кочевьям, и хорошо изучив жизнь народов Севера и Востока Сибири, он не мог оставаться равнодушным к угнетению туземного населения и старался облегчить их печальную участь. Ученый написал план-программу, в которой разработал мероприятия по улучшению быта туземцев и развитию их просвещения. Но «за попытку прекратить злоупотребления купцов и духовенства,‑ пишет Дыбовский в своей биографии,‑ мне пришлось испытать много неприятностей».
Вплоть до 1884 года Дыбовский изучает Камчатку, Дальний Восток, написал за это время более двадцати научных работ, собирает интереснейшие коллекции, которые снова передает музеям Иркутска, Москвы, Петербурга.
Только в 1884 году, после многих лет труда в Сибири, на Дальнем Востоке и Камчатке, Дыбовскому предложили занять кафедру зоологии во Львовском университете.
Но ученого постоянно тянет в Сибирь. Уже в годы империалистической войны, в преклонных годах, Дыбовский намеревался приехать на постоянное жительство в Иркутск и снова заняться изучением Байкала. Но царские власти помнили Дыбовского и ему не было разрешено поселиться вблизи от любимого озера. Больше того, как только ученый появился в пределах России его вновь решили сослать в Якутск. Только заступничество Академии наук спасло Дыбовского от вторичной ссылки, путь в которую он бы не перенес. Дыбовский из Киева возвращается во Львов.
Но Байкал и Дальний Восток до конца дней остаются в центре внимания ученого. Письма, посылаемые им в Сибирское Отделение Русского Географического Общества, а затем профессорам Иркутского Государственного университета, полны трогательной любви к Байкалу и всей Сибири, которую он называл своей второй родиной. Ученый до конца своих дней работает над биологическими проблемами Байкала.
«Фауна Байкал» для меня стала драгоценным воспоминанием о бытности в Сибири... Воспоминания же прошедшего составляют для меня единственное утешение… Всё новое о ней (о Сибири) занимает меня в высшей степени.