Eng | Рус | Буряад
 На главную 
 Новости 
 Районы Бурятии 
 О проекте 

Главная / Каталог книг / Электронная библиотека / Озеро Байкал

Разделы сайта

Запомнить меня на этом компьютере
  Забыли свой пароль?
  Регистрация

Погода

 

Законодательство


КонсультантПлюс

Гарант

Кодекс

Российская газета: Документы



Не менее полезные ссылки 


НОЦ Байкал

Галазий Г. Байкал в вопросах и ответах

Природа Байкала

Природа России: национальный портал

Министерство природных ресурсов РФ


Рейтинг@Mail.ru

  

Яндекс цитирования Яндекс.Метрика

Ночь на Байкале

Автор:  Костюковский Б.
Источник:  Свет над Байкалом. - 1958. - № 4. - С. 127-130.

Может быть, вам посчастливилось вести неторопливые беседы с отважными бай­кальскими, нерповщиками, с неутомимыми рыбаками и охотниками, с трудолюбивы­ми, привыкшими к опасности, сплавщика­ми леса? Приходилось ли вам видеть на Байкале такие восходы и заходы солнца, такое цветение в воздухе, такие переливы красок в воде, которые всегда напомина­ют какое-то волшебство, сказочное виде­ние? Приходилось ли быть свидетелем того, как за одно притонение бригада рыбаков добывает более тысячи центнеров омуля‑ ледку за лодкой увозят улов тогда на рыбоприемный пункт? Может быть, вы видели там женщин, в одиночку добы­вающих медведей, хрупких студенток-практиканток, попавших в беду на обле­деневшем катере? Видели Байкал в жесто­кие штормы во время самого злого бай­кальского ветра – сармы ‑ и в тихую пого­ду, когда можно различить каждый ка­мень у глубоких его берегов?

Если вы все это видели, то вам не нуж­но объяснять, почему сибиряки всерьез называют озеро ‑ Байкал морем.

Сотни людей, русских и бурят, поляков и латышей, в разные годы посвятили свою жизнь изучению Байкала, его един­ственной и неповторимой флоре и фауне.

Михаил Михайлович Кожов, в годы гражданской войны спасаясь от преследо­вания колчаковцев, ступил на ненадежный весенний лед и провалился. Ломая хруп­кие края, при помощи случайно оказав­шегося здесь охотника, Михаил Михайло­вич ползком, по настилу из веток и жер­дей, добрался до берега. Этот человек впервые видел тогда Байкал с его взды­бившимися торосами, с зеркально-гладкими аквамариновыми полями, в прозрачных глубинах отражающих облака, с горами, увенчанными жемчужно-снежными вершинами ‑ то синими вблизи,    то пепельно-серыми вдалеке.

И этот человек, чудом спасшийся от верной смерти, поклялся не разлучаться с Байкалом, Михаил Михайлович стал крупнейшим знатоком Байкала, и теперь его, человека с седой копной волос, знает на озере-море каждый рыбак.

Судьба профессора М.М. Кожова похо­жа на судьбы тех сотен и тысяч людей, которые в дореволюционное время волей или неволей пришли к Байкалу и, зача­рованные этим краем, остались здесь на всю жизнь.

У старого байкальского рыбака Алек­сея Николаевича Ануева мы видели объе­мистую книгу профессора Иркутского уни­верситета М. М. Кожова «Озеро Байкал». Эта книга (она, кстати, уже стала библио­графической редкостью) расказывает о глубинах Байкала, о его животном и рас­тительном мире, о сохранении и разведе­нии рыбы, о методах лова.

Мы сидели на голом берегу в устье Се­ленги, около рыбацкого шалаша из ивня­ка, покрытого брезентом. По обоим бере­гам залива раскинуты десятки рыбацких станов и помещений рыбоприемного пунк­та. Покачиваются на воде катера, фелю­ги, байкальские лодки-трехпарки, с гордо изогнутыми носами. На вешалах, колы­хаемые легким баргузином, сушатся тон­чайшие капроновые сети.

На карте устье Селенги похоже на пушистый голубой букет цветов. Селенга здесь распадается на такое количество ру­кавов и заливов, образует столько остро­вов, что за пять‑десять‑двадцать кило-ров от Байкала между берегами прекра­щаются всякие сухопутные и автомобиль­ные пути сообщения. Пятнадцать километ­ров вас везут на моторной лодке пять‑ шесть часов, а мимо плывут однообразные,.

ровно срезанные берега, иногда почти на уровне воды или совсем голые, или по­росшие мелким кустарником.

Близость Байкала мы вначале ощущаем носом и кожей. Точно незримое гигантское опахало гонит на вас волны свежего, ни с чем несравнимого воздуха. Дышать ста­новится легче, сонливости и скуки как не бывало. Да, байкальский воздух имеет не­сомненное свойство: он бодрит, будит энергию, заставляет двигаться, дышать полной грудью.

Байкал открывался нашему взору как бы нехотя, не в полную силу. Где-то впе­реди виднелась полоса мутновато-желтой воды. И хотя нас уверяли, что это и есть Байкал, поверить было трудно. Почему вдруг Байкал стал желтым и тем более мутным?

Цвет воды, мы это знали хорошо, в Байкале меняется и в зависимости от вре­мени суток, и от времени года, и от по­годы, и от тысячи других причин. Но в том-то и дело, что с некоторых пор на зна­чительном расстоянии от устья Селенги Байкал приобрел прочный неизменяющийся и чуждый ему желто-мутный цвет.

Так впервые за много лет встреча с Бай­калом произошла для меня не как чудо, не как открытие все новых для глаза кра­сот, а заставила подумать, что и Байкал‑ этот лучезарный резервуар, в котором сказочно переломляются и солнечный, и лунный, и звездный свет, «имеет свои пят­на».

Конечно, рыбаки угощали нас омулем. И об этом нельзя умолчать. Хотя чего греха таить, какой очерк и рассказ о Бай­кале не обходится без традиционного уго­щения омулем? И вот поди же: знали мы, куда едем, знали, что нас будут потче­вать ухой, а ложек, обыкновенных ложек, не прихватили с собой. Иметь при себе ложку, да еще деревянную, чтобы меньше обжигаться огненно-горячей ухой, ‑ это первое дело для всякого человека, если он хочет, чтобы его уважали рыбаки. Честное слово, если ты хозяин ложки и к тому же догадаешься захватить с собою стопу раз­ных газет (чем больше ‑ тем лучше), если не поскупишься на словах рассказать все, что сам вычитал из газет, книг, слы­шал по радио, даже если самому тебе это кажется давно устаревшим, то считай, что ты уже человек свой и никому не бу­дешь в тягость...

К вечеру байкальский горизонт расцвел полыхающе жарким закатом. И вода в устье Селенги и в самом Байкале отклик­нулась на прощальный призыв солнца та­кой игрой красок, такими скользящими, трепетными огоньками ‑ то оранжевыми, то аквамариновыми, то розовыми, то жел­то-золотыми, то серебряными, ‑ что гла­за, не привыкшие к этому зрелищу, ус­тают, как от стереокино. Иногда легкая рябь, пробегающая по воде, только уси­ливает впечатление того, что вода в эти минуты напряженно живет, пульсирует, отзывается на малейшее движение света и воздуха. Нет сил оторваться    от   этого зрелища, и если существует на свете кол­довство, то можно поверить, что оно имен­но происходит при закате солнца на Бай­кале.

Байкал бушевал красками. Он ликовал от избытка сил, мощи и звал, неудержимо притягивая к себе. Точно послушные это­му зову, рыбаки зашевелились, задвига­лись, потянулись к лодкам. Наверное, нет более тревожных, волнующих минут, чем эти минуты подготовки к выходу в море. Так, по крайней мере, показалось мне.

Молодые девушки и парни деловито, без суеты, собирают просушенные на солнце сети, несут их в лодки. Из шалашей вы­носят тулупы ‑ ночью будет холодно ‑ и, кажется, на этом сборы кончены. Ануев объясняет мне, что сейчас байкальский катер подцепит десяток лодок, выведет их из Селенги в море и там «разбросает» в квадрате нескольких километров. Бригады вымечут сети и будут всю ночь дрейфо­вать. А утром выберут улов, снова при­дет катер и уведет лодки к стоянкам бригад.

Мы усаживаемся в лодку. Ануев отдает команду отрывистым голосом, и три пары гребцов дружно и слаженно выводят лод­ку на середину залива. А там уже гуськом выстроились за катером - соседи. Нам бро­сают конец веревки толщиной в добрую человеческую кисть руки и эта веревка продевается через кольца на носу и корме. Таким образом, все лодки как бы нани­зываются на такой своеобразный трос. На этом функции гребцов окончены и мы по­слушно идем за катером. Только Ануев сидит на корме и, как мне кажется, боль­ше для видимости правит лодкой. Я не могу оторвать глаз от горячего закатного горизонта, как мальчишка радуюсь тому, что всю ночь проведу в открытом море.

‑ Легко теперь стало рыбакам, ‑ го­ворю я Ануеву, ‑ техники много.

‑ Легко,‑ говорит    Ануев и почему-то вздыхает.‑Только я тебе скажу, что рыба­ку легко, когда есть улов, а нет    улова, какая уж здесь легкость.

Он замолкает. Мы уже давно вышли в Байкал, и постепенно берег, покинутый нами с полчаса тому назад, становится уз­кой полоской, а потом и вовсе переходит в горизонт.

Катер оставляет лодку за лодкой. До­ходит очередь и до нас. Веревка уползает, и гребцы вновь принимаются за дело. В нашей лодке без Ануева десять молодых парней и одна девушка, та самая красно­щекая повариха или, как здесь говорят, стряпка, которая готовила уху. Все они занимают свои места у сетей.

Вначале выбрасывается «веха». Это де­ревянная крестовина, а на ней укреплена обыкновенная метла. Веха будет указы­вать начало сети. Она качается на вол­нах, и постепенно лодка удаляется от нее. Сети через руки ползут и ползут в воду. Через равные интервалы на воде всплы­вают просмоленные деревяшки величиной с кирпич. И вот уже за   лодкой    тянется мелкую тугую волну. О днище лодки бьют и бьют частые волны. Я стараюсь больше не смотреть на воду: люди, побывавшие в жестоких штормах на Черном море и Бал­тике, знают, что эту на вид «мелкую» вол­ну на Байкале, выдержать труднее:

Мне совестно перед Ануевьш и молоды­ми рыбаками, что я так быстро «укачал­ся». Немного утешило меня, когда Ануев сказал:

‑ Не ты один. Вон   Дарима    угорела, Коля угорел.

Ага, я вспомнил: это называется на Байкале «угореть»! Правда, я еще «уго­рел» не совсем. Креплюсь изо всех сил, стараюсь отвлечься, думать о чем угодно, но только не о зыбе, не о волнах, не о пляшущем горизонте. А впереди предстоит целая ночь. Недурно бы заснуть. Соб­ственно, все в лодке так и поступают. Все, кроме Ануева. Он сидит, как изваянный, не выпуская изо рта трубку.

К ночи баргузин стих. Я сажусь и чув­ствую, что могу и смотреть и говорить. Это наполняет меня радостью. Но башлык Ануев сидит мрачный.

‑ Омуль не придет. Опять не придет,‑ говорит он и горестно, со    свистом   сосет трубку. ‑ Баргузин    кончился, не будет рыбы.

Да, черт возьми, то, что хорошо для меня ‑ плохо для бригады. Радость моя меркнет. Остаток ночи мы проговорили. Собственно, больше говорил Алексей Ни­колаевич. Меня поразило, что интересы его необычайно широки. Он, видимо, много читал, над многим задумывался.

О чем же мы проговорили всю ночь?

Об истории монголов, Чингис-Хане и Батые, о великом переселении народов.

Как-то незаметно разговор заходит о войне и мире.

Об этом Ануев говорит тихо, вдумчиво, размеренно. Он ставит вопросы, которые обдумал давно. Благо есть у него время, есть наилучшие условия для размышлений: море, звездное небо, свежий воздух, ночь наедине со своими мыслями.

‑ За мир, оказывается, надо бороться почти как на   войне,‑ задумчиво   сказал

Ануев.‑Выиграть войну легче: кто сильнее, тот и выиграет. А выиграть мир ‑ это ого-го! Тут и сильнее надо быть, и умнее, и честнее перед всеми. Кто честнее, - тот и выиграл, тому и поверят народы. Честные у тебя намерения ‑ открой их перед все­ми. В этом нас никто не одолеет... Разве мне нужна война? У меня два сына на войне погибли. А сколько родных, сколько друзей и знакомых: вот спят сейчас ребя­та в лодке,‑ Ануев махнул рукой,‑ раз­ве им нужна война? Нет, за мир надо воевать, как на войне,‑ повторяет он. ‑ Даже сильнее.

Очень сильно, как я понял, Ануева бес­покоит и проблема омулевого промысла на Байкале. Алексей Николаевич принадле­жит к тому сорту образованных самоучек, которые жадно и много читают, интере­суются всем, но, окажем, имеют одну подлинную страсть: разрабатывают систему орошения родного края или пытаются вы­вести путем скрещивания сорта хлопка, который мог бы вызревать далеко на се­вере. Для Ануева такая страсть ‑ омуле­вый промысел на Байкале.

‑ Книгу Кожова ты у меня    видел? ‑ спрашивает Ануев. ‑ Я вот все собираюсь съездить в Иркутск к Михаилу Михайло­вичу да поговорить с ним по душам. Надо что-то делать. Пусть помогает нам спасать омуль в Байкале. А ведь это самая лучшая рыба в мире, вот что я тебе скажу.

‑ А вы имели случай сравнить омуль с другими сортами? Со всеми? ‑ спросил я не без умысла.

‑ Имел,‑ отвечает Ануев. ‑ Я не го­ворю тебе «вкуснее», а говорю    «лучше». Омуль содержит в себе    много    йодистых веществ. Это не я, а специалисты так го­ворят. Тот же Кожов. Осетрина    быстро портится, соления не выдерживает совсем. Она хороша только в одном    виде ‑ све­жая. А омуль? Его едят и свежим, и жа­реным, и мороженым,‑ знаешь, как у нас расколотку едят? ‑ и соленым. Во    всех видах он хорош. Возьми омуль с душком. Забайкальцев хлебом не корми,   а омуль с душком подай. Доведи ты до такого со­стояния любую другую рыбу ‑ тебя стош­нит. А омуль ‑ за милую душу пойдет. А возьми ты горячего    копчения    омулек ‑ что может быть   вкуснее! И вот   нашему омулю грозит опасность. Все    меньше    и меньше его добываем. Глядишь,    пройдет лет десяток ‑ погибнет омулевый промы­сел. В чем дело, говоришь? А вот в чем. Строится у нас много заводов. И    каких заводов! Залюбуешься.    Это все хорошо. Но вот не подумали о том, как бы не   за­грязнять Селенгу. Туда идут всякие нечи­стоты, отходы. Все норовят в реку сбро­сить. Древесные и другие отходы отнимают у воды кислород.    Рыбе не чем   дышать. Разве не знают это люди, что Селенга‑ главное нерестилище омуля? Знают. А вот не подумали,    как бы избавиться от этой беды. Загадили реку, забили, загрязнили. Вот, смотри, в Байкале-то самом: на    де­сятки верст идет грязная «селенговая» во­да! Вот в чем беда. А лов у нас как идет? Пока есть рыба, можно план    выполнять легко. Но ты смотри, как   мы   работаем! Катер притащит лодок десять ‑ это де­сять бригад, его    двадцать    тысяч метров сетевой длины! И что же? Станут лодки ‑ в окружности не больше пяти квадратных километров...   Вот мне    иногда    кажется, что у нас думают, будто Байкал, как без­донная бочка: черпай из него омуль, а он не убавляется. А надо бы одинаково думать и о вылове, и о разведении рыбы.

Ануев чуть помолчал и вдруг реши­тельно сказал:

‑ Знаешь, я даже считаю, что теперь надо думать больше о разведении рыбы. Я всю жизнь рыбачу, отец мой рыбачил и дед рыбачил, а была бы моя воля, я бы сейчас вообще запретил на Байкале лов. На несколько лет. Да понастроил бы рыборазводных заводов. А то ведь до чего дело дошло? Раньше омуль ходил косяками, уж если попало что в сеть, то считай сотнями пудов. А теперь?.. Да вот сам увидишь, что теперь попадает.

Байкал начал оживать. Солнца еще не было видно, но цвет воды уже изменил­ся. На востоке над горизонтом высветли­лось небо. Какое-то мгновение и, словно мощные прожекторы погнали на нас не­скончаемые валы зеленоватого цвета. Еще мгновение, и через весь Байкал легла оранжевая полоса. Мы еще не успели увидеть солнечного диска, а широкая до­рога от него как бы разделила водную гладь.

Огромное солнце не было жарким, оно словно отдало все свое тепло воде.

Удивительная эта была ночь. На в моей памяти остались, конечно, не сплошные восторги от Байкала, от беседы с бригадиром, но и чувство большой трево­ги. То, о чем говорил опытный рыбак Ануев ‑ об упадке омулевого промысла,‑ омрачило впечатления от этой сказочной ночи.

Красота никогда не бывает полной, если не хватает какой-то детали.

Бригада вытащила не больше центне­ра рыбы. Пришел катер, собрал в море лодки, нанизал их на веревку и повел к берегу, к шалашам. Ануев был невесел. Грустили молодые члены его бригады. Что же, у рыбаков красивая жизнь бывает, когда лодки идут заполненные рыбой.

Назад в раздел